Ознакомительная версия.
Сбоку за алтарем я обнаружил дверь в ризницу. Я порылся в шкафах и нашел две рясы, швабру и ведро, но вина для причащения не было, только пара упаковок облаток с этикеткой «Пекарня Ульсена». Я сжевал четыре-пять штучек, но это было все равно что жевать промокашку, облатки высушили весь рот и разбухли так, что в конце концов мне пришлось выплюнуть их на лежащую на столе газету. Она поведала мне – если это был сегодняшний номер «Финнмарк дагблад», – что сегодня 8 августа 1977 года, что ширятся протесты против строительства гидроэлектростанций на реке Альта, что вот так выглядит губернатор Арнульф Ульсен, что губерния Финнмарк, единственная имеющая границу с Советским Союзом, стала более безопасной после смерти шпионки Гунвор Галтунг Ховик и что, наконец, в губернии ожидается более теплая погода, чем в Осло.
На каменном полу в ризнице спать было слишком твердо, на церковных скамьях – слишком узко, поэтому я прихватил рясу и прошел в алтарную часть. Я повесил пиджак на решетку алтарной ограды, улегся на пол и положил под голову кожаную сумку. Почувствовав, как на лицо мне что-то капает, я вытер его ладонью и посмотрел на кончики пальцев. Они были ржавого цвета.
Я посмотрел вверх, на распятого, висевшего прямо надо мной. Потом я догадался, что жидкость, скорее всего, капает с потолка. Протекающая крыша, влажность, цвет глины или железа. Я перевернулся, чтобы не лежать на больном плече, и прикрыл голову рясой, чтобы спрятаться от солнца. И закрыл глаза.
Вот так. Не думать. Отключиться от всего.
Взаперти.
Я сорвал рясу и стал жадно глотать воздух.
Черт!
Я лежал и пялился в потолок. Сразу после похорон, когда меня мучила бессонница, я принимал валиум. Не знаю, развилась ли у меня зависимость, но без него мне теперь всегда было трудно заснуть. Единственный способ – устать до изнеможения.
Я снова натянул рясу на голову и закрыл глаза. Семьдесят часов в бегах. Тысяча восемьсот километров. Пара часов сна в креслах поездов и автобусов. Я должен был устать.
Подумать о хорошем.
Я попытался подумать о том, как все было раньше и еще раньше, но не смог. Вместо этого в голову лезли другие мысли. Мужчина, одетый в белое. Запах рыбы. Черное дуло пистолета. Разбившееся стекло, падение. Я отогнал от себя эти воспоминания, вытянул руку, прошептал ее имя.
И тогда она наконец явилась.
Я проснулся. Я лежал без движения.
Меня что-то толкало. Вернее, кто-то. Осторожно, словно боясь меня разбудить и просто пытаясь удостовериться, что там, под рясой, кто-то есть.
Я сосредоточился и постарался дышать ровно. Может быть, у меня еще есть шанс, может быть, они еще не заметили, что я проснулся.
Я скользнул рукой к бедру, но внезапно вспомнил, что повесил пиджак с пистолетом на ограду алтаря.
Для как бы профессионала – полная любительщина.
Я продолжал дышать и чувствовал, как успокаивается сердцебиение. Мое тело поняло то, до чего еще не дошел разум: если бы это были они, они не стали бы толкать меня, а просто содрали бы с головы рясу, убедились, что я тот, кто им нужен, и проперчили бы меня, как протухший голубец.
Я осторожно сдвинул рясу с лица.
Лицо, глядевшее на меня сверху, было веснушчатым, курносым, с пластырем над бровью и светлыми ресницами вокруг необыкновенно голубых глаз. Оно было обрамлено жестким ежиком рыжих волос. Сколько ему может быть лет? Девять? Тринадцать? Понятия не имею, я вообще плохо разбираюсь в детях.
– Тебе нельзя здесь лежать.
Я огляделся. Кажется, он один.
– Почему это? – невнятно пробормотал я.
– Потому что мама будет здесь мыть.
Я поднялся на ноги, свернул рясу, снял с ограды пиджак, ощутив тяжесть пистолета в кармане. Левое плечо пронзила боль, когда я стал засовывать его в рукав.
– Ты с юга? – спросил мальчик.
– Смотря что называть югом.
– То, что находится к югу отсюда.
– Отсюда все находится к югу.
Мальчишка склонил голову набок:
– Меня зовут Кнут. Мне десять лет. А тебя как зовут?
Я собирался назвать какое-нибудь имя, и решил остановиться на вчерашнем варианте. Ульф.
– Сколько тебе лет, Ульф?
– Много, – ответил я, потягивая шею.
– Больше тридцати?
Дверь в ризницу открылась. Я повернулся. Вошедшая женщина остановилась и уставилась на меня. Первое, о чем я подумал: «Она слишком молода для уборщицы». Женщина выглядела крепкой. На ее руке, в которой она держала наполненное до краев ведро, проступали вены. У нее были широкие плечи, но тонкая талия. Ноги ее были скрыты старомодной черной широкой юбкой. Второе, что бросилось мне в глаза, – это волосы. Длинные и такие темные, что блестели в свете, попадавшем в помещение через высокие окна. Они были прихвачены простенькой заколкой.
Женщина снова начала движение в мою сторону, стуча башмаками по полу. Когда она подошла достаточно близко, я увидел, что у нее рот красивой формы со шрамом от операции по исправлению заячьей губы. Трудно было поверить, что у такой смуглой женщины с такими темными волосами могут быть такие голубые глаза.
– Доброе утро, – произнесла она.
– Доброе утро. Я приехал сегодня ночью на автобусе. И мне было некуда…
– Ладно, – сказала она. – Здесь дверь высока, а ворота широки.
Она произнесла это без всякой теплоты в голосе, поставила на пол ведро и швабру и протянула ко мне руку.
– Ульф, – сказал я, собираясь обменяться с ней рукопожатием.
– Рясу, – произнесла она, указывая на мою руку.
Я опустил глаза на комок ткани, который сжимал в ладони.
– Я не нашел одеяла, – стал оправдываться я, протягивая ей рясу.
– И никакой еды, кроме той, что мы используем для причастия, – ответила она, разворачивая и проверяя тяжелое белое одеяние.
– Прошу прощения, я, конечно, заплачу за…
– От этого ты освобождаешься, с благословением или без. Но в следующий раз не плюй на нашего губернатора, будь так добр.
Не знаю, была ли это улыбка, но шрам над ее верхней губой шевельнулся. Не сказав больше ни слова, она развернулась и ушла в ризницу.
Я подхватил сумку и перелез через ограду алтаря.
– Куда ты пойдешь? – спросил мальчик.
– На улицу.
– Почему?
– Почему? Потому что я здесь не живу.
– Мама не такая сердитая, как кажется.
– Передавай ей привет.
– От кого? – раздался голос женщины.
Она уже топала обратно к алтарю.
– От Ульфа. – Я начал привыкать к этому имени.
– А что тебе нужно здесь, в Косунде, Ульф? – Она отжала тряпку над ведром.
– Охота. – Я подумал, что в таком маленьком поселке лучше всего придерживаться одной версии.
Женщина намотала тряпку на швабру.
– На кого?
– На куропаток, – наугад произнес я. Водятся ли куропатки так далеко на севере? – И на все остальное, в чем бьется сердце, – добавил я.
– В этом году совсем мало мышей и леммингов, – сказала женщина.
Я ухмыльнулся:
– Хорошо, но, вообще-то, я охочусь на зверей чуть-чуть покрупнее.
Она приподняла бровь:
– Я всего лишь хотела сказать, что куропаток в этом году немного.
Возникла минутная тишина.
Ее нарушил Кнут, выпаливший:
– Когда хищникам не хватает мышей и леммингов, они начинают питаться яйцами куропаток.
– Ах вот оно что, – сказал я, кивнул и почувствовал, как по моей спине потек пот. Мне надо было помыться и постирать рубашку и пояс для денег. Да и пиджак требовал стирки. – Надеюсь, я найду, во что выстрелить. Проблема в том, что я приехал слишком рано. Как известно, охотничий сезон начнется только на следующей неделе, так что до тех пор буду пристреливаться.
Я надеялся, что саам сообщил мне верную информацию.
– Сезон сезоном, – сказала женщина, проводя тряпкой по тому месту, где я лежал, с таким нажимом, что резиновая подушка швабры заскрипела. – Это вы, южане, думаете, что решаете, когда ему начинаться. Мы здесь охотимся, когда нам нужна пища, и не охотимся, когда она нам не нужна.
– Кстати, насчет «нужен – не нужен», – произнес я. – Не знаешь ли ты места в поселке, где я мог бы пожить?
Она перестала мыть пол и оперлась на швабру:
– Надо просто постучать в какую-нибудь дверь, и для тебя отыщется постель.
– В любую?
– Думаю, да. Но сейчас, конечно, далеко не все дома.
– Вот как? – Я кивнул в сторону Кнута. – Летние каникулы?
Женщина с улыбкой покачала головой:
– Летние пастбища. Все, у кого есть олени, живут в палатках и автоприцепах на пастбищах вдоль побережья. Кто-то еще не вернулся с лова сайды. Многие на летнем фестивале в Каутокейно.
– Понятно. А есть ли какая-нибудь возможность арендовать кровать в твоем доме? – Увидев ее замешательство, я поспешил добавить: – Я хорошо заплачу. Очень хорошо.
– Здесь никто не позволил бы тебе переплатить. Но моего мужа нет дома, так что это неприлично.
Ознакомительная версия.
